Хор ночных теней

Мы бесплотные духи,
                     мы тени,
                            мы стали скелетами.
Были сильными,
             были могучими,
                          были атлетами.
А потом наши души
                 покинули наши тела.
Вот какие дела.

Мы и пиво пивали,
                и кашу едали с котлетами.
Киверами блистали,
                 мундирами
                             и эполетами.
А потом наши души
                   покинули нас навсегда.
Вот какая беда.

Мы блондинами были,
                  мы жгучими были брюнетами.
Были смердами,
             были царями
                        и были поэтами.
А потом наши души
                 умчались в небесную даль.
Вот какая печаль,
                вот какая печаль,
                                вот какая печаль...

Стихало пенье, замирали голоса,
и лишь один из удалявшихся
                          со злостью
нам погрозил рукою скрюченной,
                            и костью,
берцовой, кажется,
                вдогонку запустил.

И Фауст молвил:
              — Что поделаешь, мой друг!
Издержки прошлого. Дурное воспитанье.
Зато сегодняшнее ваше испытанье
вы с честью выдержали, должен вам сказать.

Но торопитесь, ибо день вчерашний наш,
хоть и блистательным увенчанный эффектом,
он все равно минувший день,
                       плюсквамперфектум,
а наша цель —
             футурум первый и второй.
И твердо помните —
                 вам истина сия
в ваш трудный час еще послужит и поможет —
чему не должно быть,
                   того и быть не может,
а то, что быть должно,
                    того не миновать.

2

И с этим в новое пространство я вступил.
И этим новым было красное пространство.
Его окраски темно-красной постоянство
дышало пламенем и резало глаза.

Передо мной лежал огромный красный мир,
имевший форму человеческого сердца,
и где-то в нем зияла крохотная дверца,
напоминавшая разрез или разрыв.

И это красное —
               и все, что было в нем, —
еще работало,
            пульсировало,
                        билось
безостановочно,
              хотя и торопилось,
как будто близящийся чувствуя конец.

И мы брели, неспешно двигаясь опять
меж твердью неба и земною этой твердью,
как между жизнью ускользающей
                             и смертью,
на всем пути подкарауливавшей нас.

Но было все вокруг огнем озарено —
дымились печи и попыхивали горны,
неукоснительно послушны и покорны
неутомимым человеческим рукам.

Темнели ссадины на спинах и плечах,
натужно дыбились натруженные вены,
но были руки их легки и вдохновенны,
и дерзновенны одержимые глаза.

— О, посмотрите же, —
сказал мне Фауст, —
обратите вниманье на них,
на этих людей —
они не подвержены лени,
не ходят в гордых одеждах,
но прилежно занимаются своими работами,
обливаясь потом у своих печей.
Обратите вниманье, мой друг,
они и не пробуют тратить время на развлеченья,
но лабораториям своим
преданы бесконечно.
Они покрыты сажей, мой друг,
подобно кузнецам и рудокопам,
и не гордятся нисколько
красивым и чистым своим лицом...

...Я слушал Фауста,
                  и все в его речах,
в его словах
           до глубины меня пронзало,
но что-то главное все время ускользало,
не достигая разуменья моего.
И я спросил его:
               — К чему ж он, этот мир,
так странно сплавленный из пламени и крови?
И он ответил мне, слегка нахмурив брови:
— О да, вы главного не поняли, мой друг!

Ибо главное, —
говорил Фауст, —
главное —
это философский камень,
а суть его —
красные капли,
кровь человеческая,
дитя,
увенчанное пурпуром царским.
Сказано же недаром —
начинай работу при закате солнца,
когда красный муж и белая жена
соединяются в духе жизни,
чтобы жить в любви и спокойствии,
в точной пропорции
воды и земли.
Землю же, сказано,
от огня отдели,
тонкое от грубого,
с величайшею осторожностью,
с трепетным тщанием.
Тонкий легчайший огонь,
взлетев к небесам,
тотчас же
возвратится на землю сам,
сам низойдет на землю.
Так вот свершится,
сказано было,
единение всех вещей,
горних и дольних.
И вот уже,
сказано было,
вселенская слава
в дланях твоих.
И вот уже —
разве не видишь? —
мрак убегает прочь!..

Вот суть.
        Вот главное.
                   Цвет крови и огня,
их красный цвет,
               символизирует рожденье, —
в нем вы обрящете, мой друг, вознагражденье
за все мытарства бесконечные свои!..

...Меж тем от нас уже совсем невдалеке,
за плотной занавесью зарева и пыли,
вставали башенки старинные и шпили,
и это был, конечно, город Виттенберг.

Оттуда, с узких этих улочек кривых,
перекрывая адский грохот и шипенье,
к нам донеслось на миг размеренное пенье,
и мы умолкли и прислушались к нему.

Письма Катерине или Прогулка с Фаустом, 1981

Другие произведения

Вся поэзия