Левитанский в Израиле. Сны над пропастью

Собеседник - Леонид Гомберг

Документальная повесть. Очерки и эссе. Опубликовано в книге Л.Гомберга «Иронический человек: штрихи к портрету Юрия Левитанского»


Я никогда не вел дневников. Вместо дневниковых записей я собираю вырезки из газет, журналов, буклетов — всякую всячину: статьи, заметки, рецензии, интервью, которые написал сам или другие о событиях, хоть как-то затрагивающих меня или моих друзей. Таких материалов у меня скопилось множество. Есть и папка под условным названием «Левитанский в Израиле», до недавней поры нетронутая, лежавшая все эти годы под спудом разной архивной неразберихи. Кажется, пришло время перелистать эти, уже слегка пожелтевшие листы…

Ноябрь, 1995-го. Рекламные разделы популярных израильских русскоязычных газет печатали обычные свои объявления о продаже квартир и сдаче их в наем, о рабочих вакансиях и новых товарах, о сетевом маркетинге, массажных салонах и, конечно, многочисленных гастролях российских «звезд» эстрады. О приезде в Израиль выдающегося российского поэта, недавнего лауреата Государственной премии России, газеты не сообщили ничего. Оно и понятно: поэт Юрий Левитанский приехал не для того, чтобы на склоне лет покрасоваться перед публикой и, тем более, не для гастрольного чеса по городам и весям исторической родины, где, как сказал другой поэт, «на четверть бывший наш народ». Он приехал, сколь бы это не казалось банальным, для знакомства со страной, если угодно, паломничества, и еще — так он говорил сам — «чтобы понять нечто в себе самом». Что там говорить: старомодный человек…

Так что поездка, организованная при содействии известного в ту пору предпринимателя и мецената Ильи Колерова, была, что называется, ознакомительной; никакой «программы пребывания» не было вовсе. Мы запланировали два поэтических вечера с участием Левитанского: презентацию российско-израильского литературного альманаха «Перекресток — Цомет» в тель-авивском Доме писателей «Бейт Черниховски» и встречу с читателями в Иерусалимском общинном доме. Никаких официальных приемов: кажется, встречал нас только журналист Марк Котлярский, впоследствии немало сделавший для увековечения памяти Левитанского в Израиле. А в день приезда, вечером, нас пригласили отпраздновать Субботу в семью новых репатриантов Михаила и Наташи Коганов, в российском прошлом, режиссера и актрисы, людей чрезвычайно ярких, щедро одаренных и по-житейски отважных. Возможно, это был первый в жизни Левитанского еврейский Шаббат.

Стихийно родились две экскурсии: в Яффо, которые провел для нас знаток еврейской истории, председатель Федерации союзов писателей Израиля Эфраим Баух и по Иерусалиму — с поэтом Игорем Бяльским, ныне главным редактором «Иерусалимского журнала». Левитанский избегал долгих и утомительных поездок по стране. Он предпочитал проводить время в холле прибрежного отеля «Армон-ям», расположенного в Бат-яме, южной части Большого тель-авивского мегаполиса, где подолгу беседовал со своими почитателями, преимущественно, журналистами и писателями, которые в последствии в своих интервью, очерках, зарисовках оставили своеобразный отчет о пребывании поэта на Земле Обетованной.

Обозреватель еженедельника «Курьер» Петр Люкимсон впервые встретился с Левитанским на вечере в Тель-Авиве, потом была еще встреча уже в отеле и, кажется, не одна… В своем материале «Меж двух небес…», опубликованном тогда в «Курьере», он заговорил с Левитанским о национальной самоидентификации в полный голос. Прежде таких разговоров поэт избегал.  

— Знаете, — сказал Юрий Давыдович, — сегодня слова «космополит», «интернационалист» бесконечно опошлены, но для меня они отчасти продолжают сохранять тот смысл, который в них когда-то вкладывали. Может быть, потому что мое поколение выросло в страшном отрыве от своих еврейских корней; уже мои родители были от них очень и очень далеки. […] И мироощущение у нас было совершенно особенным, к тому же с антисемитизмом я очень долго не сталкивался — ни в институте, ни на фронте, ни в первые годы после войны… Это сейчас начинаешь сознавать в себе еврея, когда национализм в России принял совершенно жуткие формы…

Я не верю в голос крови. Во всяком случае, во мне он молчит. Хотя сейчас я начинаю интересоваться иудаизмом и вдруг обнаруживаю, что ко многим его истинам я пришел самостоятельно. И эта поездка для меня, конечно, больше, чем просто поездка за границу, я надеюсь, что она поможет мне кое-что понять в самом себе… 

      

Журналист Аркадий Хаенко лично с Левитанским не беседовал. Но, мне кажется, именно он лучше всех передал непосредственное впечатление и от самого вечера в Доме писателей, и от выступления на нем поэта Левитанского.

«…На сцене появились авторы двух уже вышедших номеров (альманаха «Перекресток — Цомет» — Л.Г.) и в непринужденной манере беседовали с залом, читали, шутили, обменивались впечатлениями. И если солидный Эфраим Баух и остроумно красноречивый Анатолий Алексин еще вызывали какие-то невесомые ассоциации с творческим миром бывшего СССР, то Борис Камянов в кипе и цицит, со своей неформальной лексикой, посверкивающей среди размеренных строф венка сонетов, явил собой пример чисто израильского литературного замеса. И уж совсем немыслимой в той, прежней жизни казалась маленькая фигурка Ильи Бокштейна, клокочущая от бурного стихоизвержения… А вот с Юрием Левитанским — совсем другой коленкор. Как там у Твардовского: «Только взял боец трехрядку, сразу видно — гармонист…» И устал вроде человек с дороги и от жизни вообще. И осточертели ему эти поэтические вечера, на которых обычно читают одни и те же вещи. И страну он еще не рассмотрел толком, и лица наши в зрительном зале ему пока смутны… А вот прочел слабым голосом  парочку великолепных старых стихов — и двадцати лет как не бывало. Снова я студент-практикант, читающий десятиклассникам на факультативном уроке литературы: «Горящими листьями пахнет в саду. Прощайте, я больше сюда не приду…»». («Калейдоскоп», дек. 1995)    

Если поэтический вечер в Тель-Авиве состоялся в самом начале поездки по стране, то встреча в Иерусалиме стала, как любят выражаться журналисты, ее завершающим аккордом. И между ними для Левитанского пролегала, казалась, целая эпоха, включавшая средиземноморские пляжи, холмы Иудеи и Самарии, и, разумеется, Стену Плача в Вечном городе…

«Переполненный зал Общинного дома свидетельствовал: в Иерусалиме Юрия Левитанского любят, — писала иерусалимская газета «Столица». — Один из крупнейших поэтов современности предстал перед нашей, если честно сказать, избалованной гастролерами аудитории самим собой: ни эстрадных заготовок, ни путевых заметок. Естественность. Достоинство стиха и прямой речи. Даже в ответ на традиционное «Ваши впечатления об Израиле?», Мастер импровизировать не стал — он слишком хорошо знает, что такое Слово. «Для меня это слишком серьезно, чтобы сформулировать что-нибудь по сути всего за одну неделю, которую я здесь»»…

Как и в «Бейт Черниховски» поэтическую Москву, вместе с Левитанским, представлял на вечере в Иерусалиме поэт Ефим Бершин. Талантливые стихи Бершина не были простым фоном, они явились скорее контрапунктом выступлению мастера: литератор иного поколения, иных политических и социальных ориентиров придерживался, однако, тех же этических и эстетических принципов. Наблюдать за их непрекращающимся на протяжении всей поездки диалогом было чрезвычайно интересно. Это отлично поняла опытная израильская журналистка Полина Капшеева, построившая на этом «противостоянии» свое интервью с Левитанским и Бершиным «Поэту быть поэтом — в самый раз» («Калейдоскоп», 7.12.95). Это был полушутливый, но по существу очень серьезный разговор о поэзии, о времени и о месте поэта в этом времени. Я никогда прежде не слышал, как Юрий Давыдович объяснял российские реалии «людям извне», хоть и бывшим россиянам, а все же уже немного иностранцам.

«Все основные беды нашего общества, — сказал он в интервью, — от того, что строка замечательного поэта Тютчева: «Умом Россию не понять» постоянно используется как спасательный круг, за который хватаются все, кому не лень. […] Очень удобно говорить, что наша страна дала миру Пушкина и Достоевского. А все мерзкое, все эти безобразия, выходит, другая страна миру дала. Сегодня пора перестать задавать вопросы «что делать?» и «кто виноват?», а начинать понимать Россию умом».  

Писатель Анатолий Алексин приехал в гостиницу, чтобы пригласить Левитанского в гости. Они никогда не были дружны, эти два таких разных пожилых уже человека — просто знакомые — и Юрий Давидович долго колебался, стоит ли ехать: вероятно, боялся показаться навязчивым. Да и чувствовал он себя неважно… Но вернувшись, долго рассказывал о встрече; чувствовалось, что он растроган теплым приемом в доме Алексиных. Уже после смерти Левитанского Алексин, публикуя в газете «Новости недели» главы из своей книги воспоминаний «Перелистывая годы…», писал:

«Недавно, совсем недавно он сидел вот здесь, на этом самом диване, размышлял о жизни, не сосредотачиваясь на себе. И, к сожалению, не сосредотачиваясь на своей болезни. Хотя тяжкое дыхание, словно пробивавшееся сквозь преграду, свидетельствовало о том, что на физическом недуге своем он был обязан сосредоточиться. Был обязан… Но только отмахивался от наших тревог по этому поводу. Быть может, они казались ему чрезмерными, назойливыми. Однако мы с женой, кажется, вынудили его смириться с мыслями об операции. И непременно на Святой земле! Председатель Федерации союзов писателей Израиля Эфраим Баух вскоре начал действовать… Но Юра Левитанский не дождался».

На прощанье Баух подарил Левитанскому свою книгу «Солнце самоубийц», в которую входил роман и несколько эссе. Вот она — передо мной: вдова поэта Ирина Машковская передала мне ее для работы. Свидетельствую: это та самая книга, которую поэт читал в последний месяц своей жизни. Казалось, роман задел Левитанского за живое. Он говорил, что хочет написать Бауху письмо. Я пытался склонить его хотя бы подумать о журнальной статье, предлагая записать текст под диктовку, а потом расшифровать. Читал он с карандашом в руках, делал пометки и закладки. Думаю, что анализ этих его размышлений может стать предметом отдельного исследования. Вот некоторые фразы, отмеченные Левитанским в тексте Бауха:

…жизнь всегда пишется начерно, и нет чистовиков, без помарок, без отвращения вплоть до желания вычеркнуть самого себя из жизни…

…коровий помет дымится единственным признаком жизни на этой непотопляемой юдоли мертвых…

…быть может, в эти часы который раз скользнула мимо него сущность жизни…

…жизнь? Разве это не сны о ней, сны да сны, перетекающие один в другой, и все время — над пропастью, за миг до падения, прыжка, исчезновения?   

Эфраим Баух позвонил мне 26 января 1996 года, на следующий день после кончины поэта, попросил от его имени прочесть прощальные слова на панихиде и позаботиться о публикации некролога в «Литературной газете». Он продиктовал мне следующие слова: «Левитанского больше нет — в это невозможно поверить! Не прошло и двух месяцев, как он впервые в своей жизни посетил Святую земле, государство Израиль, где сотни любителей поэзии слушали его стихи. Память о нем всегда будут чтить в Иерусалиме и Тель-Авиве, в Хайфе и Беер-Шеве, в каждом маленьком поселении, где говорят по-русски, а значит, читают стихи…»

Вот, собственно, и все.

2002       

Другие материалы