Люди думающие будут возвращаться к Левитанскому — к его стихам, его удивительной личности

— Вот видите, здесь у меня дома, в моей небольшой квартире на стене висят портреты, фотографии ушедших друзей. Родственники на другой стене, а вот друзья — тут, самые близкие и самые любимые. Может быть, не все. И среди них, конечно, Юрий Давыдович Левитанский. Если судьба и подарила мне счастье, то счастье это заключается в общении с интересными и замечательными людьми. И в первую очередь, может быть, поэтами. Я не поэт, но для меня поэзия, хорошая поэзия — своего рода Евангелие, которое пишется многими поэтами.

Юрий Давыдович Левитанский. Юрочка Левитанский. Мы дружили много лет… С чего начать? С того, как мы познакомились? С того, как я впервые прочитал книгу его стихов, когда-то очень давно, и там была фотография, и почему-то он мне сразу напомнил чем-то Лермонтова, хотя он совершенно на него не похож. Может быть, отчасти по судьбе, войне, которую прошли и тот, и другой.

- Да и стихотворение у него есть соответствующее: «Я был в юности — вылитый Лермонтов»…

- Да. Мы тогда не были знакомы. И я написал ему письмо о его книге. Эта была эпоха, когда еще писали письма. И он мне ответил. Потом мы встретились. Назначили встречу, наверное, в ЦДЛ, или, может быть, в ВТО, выпили и поговорили. А потом выяснилось, что у нас есть общий друг, тоже фронтовик, большой поэт Давид Самойлов. И вот это был мой ближний круг. Да плюс еще, если говорить о поэтах, Тарковский, — вот мой ближний круг. Это великое счастье было — дружить и работать вместе с ними. Мы выступали вместе на вечерах — Тарковский Арсений Александрович, Юрий Давыдович и я.

А теперь я начну с некого покаяния. Дело в том, что Юра мне потом говорил: «Ох, Мишка, вот ты все время читаешь Дезика (Давида Самойлова. — ред.)… Тарковского читаешь, а вот меня ты не читаешь. Почему? Послушай, что я нового написал». Он начинал мне читать. Действительно, замечательные стихи. Он был уже очень популярен, его читали другие актеры, пели песни на его стихи и любили многие. Он — один из крупнейших поэтов XX столетия, да и еще с такой судьбой! И я читал его стихи,— но так много времени, сколько я отдал, скажем, Самойлову или потом Бродскому, не отдал Юрочке, и в этом моя вина. Я не успел. Но кое-что все же сделал. Я читал его пародии и записал пластинку. Ну, об этом чуть позже. А сначала о нем самом: о том, как мы все, и я, в частности, воспринимали его, — те, кто знал близко Юру. Подумайте, человек, прошедший войну. Поэт такого масштаба. И не просто поэт, а как всякий большой поэт — еще и философ. Поэт разнообразных ритмов и рифм, с замечательным чувство иронии, самоиронии, чувством юмора… И главное — огромная человеческая и литературная глубина.

Он прошел войну. Сколько людей на этом потом сделали карьеру, будучи плохими поэтами? И добивались чинов, званий, премий… А вот Юра был совершенно другим. И он не умел расталкивать локтями. Он просто занимался своим любимым ремеслом. Да, ему, слава Богу, дали квартиру, — когда у него родились три девочки. Потом он оставил эту квартиру… Вообще его личная жизнь складывалась непросто, и на эту тему у него есть стихи. Я потом, возможно, их прочту…

Вот есть такое выражение — программные стихи. Не знаю, насколько это верное выражение, потому что все хорошие стихи — программные в каком-то смысле. И у него такое стихотворение есть, с него я позволю себе начать…

(Читает: «Ну что с того, что я там был…»)

Помню, в Израиле по телевидению в День Победы показали вечер Левитанского… Он читал стихи. Вы знаете, когда ты чуть в отдалении, в другой стране живешь, тогда понимаешь — как это ни банально звучит, — большое видится на расстоянии. Я сидел у телевизора, смотрел на Юру и думал. Плакал. Просто плакал. Я думал о многом во время его выступления. О погибших, о войне, о покойном моем брате, который прошел войну от Курска и погиб в 45-м. Обо всем. У меня поток мыслей и чувств не прекращался… Но главное, я думал: вот, это Юра... ты же знал, ты дружил с этим человеком, читал его стихи, выступал с ним. Господи, какое же счастье тебе подвалило! — думал я о себе, — да и всем нам, его друзьям, читателям, современникам. Вот мы разбрасываемся словами, а там живая легенда — о ком угодно говорят, только не о нем. И правда, он был живой легендой. Его судьба при жизни ему не отдала того, что он заслуживал, — я это с грустью говорю… И сегодня, когда время, прямо скажем, не поэтическое, ему все еще не воздается то, что должно воздаться…

Да, в литературе он останется, — это несомненно. И если настанет время, когда люди начнут издали, и кто-то заглянет в XX век, в его вторую половину, — поэзия Левитанского, его труды займут важное место на книжной полке, подобающее место. Но ведь человек — всего лишь человек. Ему хочется иногда и при жизни что-то получить. И он получал. Он имел успех на своих вечерах. У него было множество поклонников. Это все так. Я не думаю, что ему так уж нужны были какие-то там лауреатства… Он мог бы, наверно, все это получить, если бы расталкивал локтями. Да и Самойлов свою Госпремию получил где-то в конце жизни… А потом значок потерял… Они очень дружили.

— Как складывалась их дружба?

— Они часто спорили. Но, ощущение было, что они вместе жили, вместе писали. Хотя они совершенно разные поэты, и литературные споры бывали у них часто — и споры, и ирония, и шутки друг над другом и даже взаимные пародии… У Левитанского прямая пародия есть на стихи Самойлова…

Поразительной глубины, формального блеска и умения поэт! У него есть стихотворение, которое я хотел бы прочитать…

Знаете, как бывает: четверостишья у больших поэтов, как евангельские изречения, прости Господи, звучат…

(Читает: «Каждый выбирает для себя…»)

Ну, просто Библейская, Евангельская мудрость, если хотите. Старый Завет и Новый Завет. И даже если говорить с позиции агностика, просто человеческая мудрость и глубина. Одно из таких стихотворений я еще прочту.

Его личная жизнь была достаточно сложной. У него были жены. И, наверное, хорошие — каждая по-своему. Но как-то всегда про личную жизнь другого человека говорить глупо и нетактично… Что-то не складывалось. При том, что он очень нравился женщинам. Он был добрый. Он был заботливый. И он был человек долга, что когда-то было нормой, но перестало, а может, и раньше было нормой не для всех… Мы иногда идеализируем прошлое. Понимаете?

Вот ироничное стихотворение, я его когда-то знал наизусть и читал, но сейчас — возраст, поэтому я, простите, позволяю себе по книжке читать. Современная быль о рыбаке и рыбке…

(Читает: «И когда она мне сказала — проси чего хочешь...»)

Замечательно! Сколько тут всего... Мне это стихотворение вообще еще и лично всегда было чрезвычайно близко.

Вообще, когда листаешь его книги — поразительно! — все хочется читать. Я говорю: это мой грех перед ним, но и это не главное. Главное, — я себя обокрал, не сделав настоящую программу по его стихам. Не хватило сил на все. Видать, человеку не дано…

Хочется продолжать читать. Я обрываю себя… Потому что понимаю, что это не мой запоздалый творческий вечер с чтением его стихов… Замечательные белые стихи в «Прогулке с Фаустом» («Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом», 1981. — ред.). Можно говорить на эту тему бесконечно, цитировать его бесконечно. Вот я сейчас опять листаю книгу и думаю: «Боже мой, какой поэт! и мне всегда, может быть, несколько сентиментально, хочется думать, что люди, во всяком случае, мыслящие, читающие, будут возвращаться и возвращаться к Юрию Давыдовичу — его стихам, его удивительной личности… в чем-то сродни и Лермонтову, и Чехову одновременно. Он любил Чехова, чувствовал Чехова.

— Да, он и писал о Чехове, кажется, даже подражал ему в чем-то…

— Он чувствовал и Пушкина. И вообще он многое чувствовал, многое знал. А человек был внешне тихий, ироничный — усы покрутит, водочки выпьет... А внутри такая мощь, такой острый ум, наблюдательность! Дезик говорил: «Ну, вот Юрка всегда нудит. Сейчас придет Юрка и начнет нудить». Иногда, да. Ну, что значит «нудить»? Он, как все мы, любил… не то чтобы пожаловаться на жизнь, но поразиться ее абсурдности и несправедливости. Но это не главное в нем. Ведь он и умер… на каком-то взрыве, когда началась война с Чечней.

— Да, он очень тяжело переживал эту войну…

— Понимаете? Огромная личность. Огромный поэт. Не знаю плакать или радоваться одновременно всему, что было. Благодарю Бога, что я его встретил на своем скромном жизненном пути и слышал стихи его, читал его стихи…

— Михаил Михайлович, может быть, вам особенно запомнился какой-то эпизод из вашего общения с Юрием Давыдовичем? Что-то может быть забавное?

— Да, забавного было много. Ну, как обычно, когда дружишь годами…

— Что-то в памяти осталось?

— Да многое осталось в памяти. Но, понимаете, я думаю, что не все ведь уместно рассказывать.

— Ну, конечно, конечно.

— Понимаете, да?

…Однажды, мы с ним сидели в ЦДЛ днем. Я после записи на радио зашел туда. Часа два было. Стоял февраль, поземка. Зашел и вижу: пустой зал в ресторане ЦДЛ. А я шел в надежде кого-нибудь встретить. Думаю, ну, Юрка, может быть, там сидит. И, действительно, он сидел. Я сел к нему, мы стали болтать о всяком. Подошел Эмиль Лотяну с трубкой в зубах, поздоровался, я представил его Юре. Он снимал в то время «Анну Павлову». Лотяну спрашивает: «Миша, хочешь я тебя познакомлю...» И еще что-то: бу-бу-бу… Я говорю: «Трубку вынь изо рта, я ничего не понимаю». «Хочешь, я тебя сейчас познакомлю с актером Робертом Де Ниро?» Какой Де Ниро? Бред. Февраль. Москва. 82-й год. Де Ниро какой-то. Но, действительно, был Де Ниро! Приехал в Москву по делам каким-то ненадолго. Я обалдел… Подошел, познакомился с Де Ниро! Глазам своим не верю. Они меня пригласили за стол. Я говорю: «Нет, нет, я здесь со своим другом сижу». Возвращаюсь к Юре. Спрашиваю: «Ты знаешь кто это?» Он говорит: «Кто?». Я говорю: «Это Роберт Де Ниро». Юрка говорит: «А кто это такой?». Я говорю: «Ну как? Это великий артист, снимался там-то и там-то». Тогда еще эти фильмы шли мало, разве что на видео, поэтому не удивительно, что Юра не знал его. Я говорю: «Ну, вот «Охотник на оленя», «Бешеный бык»!». Он говорит: «Не знаю, кто это такой. Вот тебя знаю, а его не знаю». Я очень смеялся потом: тебя знаю, а его нет…

Вот такой забавный эпизод. Да мало ли было всякого. Выступления совместные — замечательные… Бывало, мы вдвоем с ним выступали. Он очень любил выступать с Тарковским. А я третьим был — читал стихи Арсения Александровича и Юры.

И еще у него есть такое стихотворение — короткое, и мудрое, и легкое:

(Читает:«Собирались наскоро…»)

Что он имел в виду? Что сколько не разговаривай, а настоящей дружбе общения всегда не хватает, — не поговорили. И проживи он еще 20 лет, и я, и его друзья, а все равно — «не поговорили». Когда имеешь дело с чем-то большим, с чем-то настоящим, всегда ощущение, что чего-то еще не договорили. Может, договорим? Нормально?

— Да. Можно еще один вопрос?

— Да.

— А вы помните, в каком году вы познакомились?

— Познакомились где-то… где-то в начале 60-х, в самом начале. Да. А может быть, даже в конце 50-х. Но, скорее всего, в начале 60-х. А потом в 60-е — уже вместе, 70-е — особенно, особенно. Десятилетие было очень плотное. И 80-е. Ну а потом я уехал…

— Вы ведь, насколько я знаю, даже отдыхали вместе в Юрмале?

— Да, и в Юрмале. Он на Ирочке был женат, чудной красавице… И предыдущую жену я знал. И первую жену. Вот. И я его видел в разных вариантах.

— Ипостасях.

— Ипостасях. Вот. Он был намного старше Ирочки и немножко стеснялся этого. Она такая худенькая была девочка, еще так выглядела юно, а он уже седой, с усами. Но, вобщем, я думаю, — он такой человек был, — не знаю, с кем он был счастлив, не мне судить… Ну, с Ирочкой, по-моему, он был счастлив.

— А не помните, какими были первые впечатления после вашего знакомства с Юрием Давыдовичем?

— Первые впечатления? Ну вот, понимаете, ты читаешь какого-то поэта… И, конечно, ты всегда волнуешься, когда потом встречаешься с человеком, стихи которого ты знаешь, любишь, восхищаешься ими. И вдруг — вот создатель. У меня такие случаи бывали. Всегда сначала надо пристроиться, понять, как найти тон. Ну, мы очень легко нашли сразу общий тон, и быстро прощупали друг друга, и он меня прощупал и понял, что я, в общем, гожусь ему в собеседники. Вот так. А потом дружба укреплялась… И теперь его очень не хватает, как, впрочем, Давида Самойловича, Арсения Александровича… Это те поэты, с которыми я дружил всерьез.

— Да, это, действительно, большие настоящие поэты. Вы, кстати, были самым молодым в этой компании.

— Я был молод. Но всегда я тянулся к старшим вообще, и к поэтам особенно. Мы часто сидели вместе. И, Господи, какие были компании! И Довлатов, и Чухонцев, и Слуцкий Борис Абрамович еще был жив, и Рассадин, и Эйдельман — все вместе. И вообще это лучшие, может быть, времена в моей жизни, когда собирался этот круг. Я не чувствовал времени… Да, время было не самое лучшее — «застой». Впрочем, какие времена лучшие, никто не знает. Но ощущение общности и ощущение идущего литературного процесса, — в поэзии, в частности, несмотря ни на что, были. Сейчас, мне кажется, это не совсем так. Ну, может быть, я и не знаю чего-то, что проходит помимо меня.

— Однако, поэты такого масштаба, по-моему, пока не просматриваются. Хотя кто знает…

— Я не знаю. Может быть. Я не берусь судить.

— Вы рассказывали о дружеских компаниях. А что было у него в семье?

— Я видел его дочерей маленькими… Да. Трех дочек. Сколько лет-то ему было тогда. Что-то за пятьдесят, по-моему. Эта была середина 70-х годов… И Юру со всеми тремя я помню на пляже, когда он с ними играл, хотя в деды им годился. Потом я повторил его судьбу. У меня тоже в 60 лет родилась дочь… Понимаете? Я часто вспоминаю его по разным поводам.

— Он безумно любил своих дочерей…

— Любил, конечно, любил. Он вообще нежным человеком был. Он любил дочерей, он любил друзей. И не то, чтобы очень сентиментальным, нет. Он — человек внутреннего мира…

— С особенной душой поэта…

— Да, душа… В стихах она тоже есть. Не только мысли, — это не поэзия, когда там только мысли: я люблю родину, я люблю маму, я люблю друзей. Если Господь дал талант, надо почувствовать, и тогда это выливается в замечательные строки: «Друзья мои, прекрасен наш союз. Он, как душа, неразделим и вечен».

— Михаил Михайлович, вы ведь читали его пародии?

— Единственное, что мне удалось сделать — на фирме «Мелодия» я записал несколько пародий по книге Юрия Давыдовича, Юры. Конечно, есть пародисты-профессионалы — Архангельский, Иванов, ну, мало ли еще. Но когда Левитанский написал пародии на стихи своих друзей и коллег, собрал в книгу «Сюжет с вариантами» — это стало беспрецедентным событием. А сюжет прост: «Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять и т.д.» И вот когда появилась эта тоненькая книжка, все, по-моему, увлекались ей. Все спрашивали: ты читал пародию Левитанского на такого-то…

В чем сила его пародий? Будучи большим поэтом, и имея невероятное ухо на поэтические ритмы, улавливая их со всеми особенностями, он умел еще и пошутить… Я записал пластинку с его пародиями на близких друзей — Тарковского, Самойлова, Слуцкого и на дальних… так сказать, товарищей по цеху — Солоухина, Вознесенского, Евтушенко…

(Читает несколько пародий)

Ну, просто не в бровь, а в глаз. Он так чувствует стиль и так умеет это подать, что высокая пародия превращается в большую поэзию.

— Спасибо вам большое.