Ольга Свиблова. О Юрии Левитанском

Собеседник - Ольга Свиблова

   Первый раз я и мой первый муж, поэт Алексей Парщиков, встретились с Юрием Левитанским где-то в середине, конце 1970-х. Кто-то из наших знакомых тайно провел нас в закрытую и вожделенную «крепость» — Дом литераторов на улице Герцена, так тогда называлась Большая Никитская. Конечно, в сам роскошный дубовый ресторан вход был закрыт для простых смертных, а внизу была относительно демократичная обстановка, где никто не ел, по крайней мере, я этого не помню, но все пили. Стены были расписаны цитатами поэтов, большинство из которых мы, воспитанные на Пастернаке, Цветаевой, Мандельштаме, Вознесенском, Евтушенко, Ахмадуллиной, не знали. Скромно примостившись, как воробушки, за какой-то крайний столик, мы болтали с кем-то из продвинутых поэтов, сумевших завести нас в это мифическое место. Ближе к полуночи некоторые завсегдатаи Дома литераторов стали падать, и периодически раздавался грохот. Я оглядывалась с опаской на очередного сраженного героя. Тогда мы не знали стихов Юрия Левитанского, но именно он, почему-то чрезвычайно доброжелательно, позвал нас подсесть к его столику и стал расспрашивать. Это был, очевидно, человек, годившийся нам в родители, но говорить с ним было безумно просто и естественно. Он был настоящим и точно не играл никакой роли. Человеческий разговор в месте, которого побаиваешься и где чувствуешь себя неуютно, — благо. Как-то мы догадались, что знаем некоторые из его стихов по песням в исполнении Сергея и Татьяны Никитиных.

   Эта встреча осталась в душе и памяти, а имя Левитанский тогда было у всех на слуху. Довольно скоро удалось отыскать его сборник «Кинематограф», и книга заворожила естественностью интонации, разительно контрастировавшей с советской поэзией, печатавшейся в тогдашних журналах и заполнявшей полки книжных магазинов. Сегодня это трудно представить, но в советское время, в 70-е, поэзию печатали массово. Увы, количество не всегда переходило в качество.

   Левитанский гипнотизировал. Он редко использовал метафору, которую мы боготворили, но его стихи были живым словом живого человека. В них была мысль, в них была мудрость, которая могла бы отвратить нас, тогда совсем юных — юность лишена мудрости. Но в них были и пронзительные визуальные образы, которые скупо, но предельно артикулировано, разбрасывались по стихам и запоминались цветами, оттенками и полутонами. «А потом придут оттенки, а потом полутона, то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана». Именно через поэзию Левитанского в наши души проникала зрелость. Именно свобода, личная и поэтическая, была тем, что импонировало в его стихах.

   В 1996 году Левитанский погиб во время собрания, на котором обсуждались ужасы Чеченской войны. С 1991-го он открыто выступал за ее прекращение. Уход поэта оказался продолжением его поэзии, ибо большинство его стихов про совесть и предназначение. К стихам Левитанского хочется возвращаться. Чем дальше, тем больше. В школе мне, конечно, Лермонтов нравился больше Пушкина, а сегодня читаешь и перечитываешь Пушкина. По-настоящему понимание строк:

Но в великой этой драме я со всеми наравне

Тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне, -

приходит только с течением жизни, тем самым возрастом, который отмечаешь, ибо вдруг, тебя начинают называть по имени и отчеству, но сам ты его не чувствуешь. Зато:

…потому что в этой драме, будь ты шут, или король,

дважды роли не играют, только раз играют роль, —

врезалось в память с первого прочтения. Так я и повторяю многие годы: я шут, я клоун. В этих понятиях весть трагизм и комизм нашего существования. Не король, а шут имеет право говорить правду. Левитанский всегда говорил правду. Он всегда был глубже, чем сиюминутность. Это была позиция стоика, прикрытая тонкой, изящной иронией. Я люблю и практически знаю наизусть его «Ироничного человека»:

…если он представится вам шутом.

Ирония — она служит ему щитом.

И можно себе представить, как этот щит

Шатается под ударами и трещит.

Стихи Левитанского — это не только и не столько интонация, сколько музыка. В его стихах героями оказываются Гендель, Моцарт, музыканты, рояль, скрипка, виолончель… Он много писал о музыке:

Музыка, свет неближний,

дождь, на воде круги.

Музыка, третий лишний,

Что же ты, ну, беги!

…Этот смиренный пафос

и молчаливый зов

перемещенья пауз,

звуков и голосов.

Поэт Левитанский искал музыку, созвучную времени. Музыкальная тектоника его стиха, с которой он постоянно экспериментировал, придя в конце концов к белому стиху, оказалась созвучна тем процессам, которые происходили в это время в мировой и российской музыке. Юрий Левитанский практически не печатался отдельными стихотворениями, не боясь, что без регулярных появлений в периодике его имя забудется. Он долго и мучительно выстраивал книги. Эти книги, из которых трудно вырывать отдельные стихотворения, были построены, как сюиты. Ритм его стихов, организованный и, одновременно, непредсказуемый, менялся, но оставались сквозные постоянные темы, которые пронизывали его стихи. О чем бы не писал Юрий Левитанский, это всегда о судьбе и природе поэзии, которая для него была неразрывно связана с музыкой.

   70–80-е — время голосовой поэзии. Левитанский читал блистательно, и несколько раз нам довелось его слушать. Читал он невероятно музыкально, с удивительной естественностью интонаций. Многие стихи Левитанского превратились в песни. Эти песни не прижились на эстраде, они не стали попсой. Их исполняли личности: Андрей Миронов, Сергей и Татьяна Никитины, Людмила Гурченко... Лучше всего стихи Левитанского звучали в его собственном исполнении. Конечно, фильм «Москва слезам не верит», где звучит песня на его слова, популяризировал его «Диалог у новогодней ёлки»:

— Что же из этого следует? — Следует жить,

шить сарафаны и легкие платья из ситца.

— Вы полагаете, все это будет носиться?

— Я полагаю, что все это следует шить.

— Следует шить, ибо сколько вьюге не кружить,

недолговечна ее кабала и опала.

Мудрость редко прельщает. 70-е — середина 80-х — время зрелости поэта Юрия Левитанского. Время, в котором мудрость и ирония помогали выживать, хотя, наверное, так бывает во все времена. Юрий Левитанский оказался одним из самых точных и тонких выразителей эпохи застоя.

Быть созвучным своему времени и не потерять актуальность спустя десятилетия — редкий дар. Этот дар был у Левитанского.

И все ж строка — она со временем прочтется

И перечтется много раз. И ей зачтется,

И все, что было с ней останется при ней

Другие материалы