Юрий Левитанский: поэзия, личность, судьба, позиция. К первой годовщине смерти поэта

Собеседник - Григорий Анисимов

Опубликовано в газете «Русская мысль» 13—19 февраля, 1997 года. Автор Григорий Анисимов

Почти во всем, о чем писал Левитанский, ощущалась тяга к осмыслению происходившего и происходящего. Поэт меньше всего хотел запечатлеть то, что проносилось у него перед глазами. Он не был ни хроникером, ни летописцем, но это совсем не значит, что поэт заперся в четырех стенах и не пытался публиковать стихи о самых острых, наболевших событиях современности. Он считал, что у поэзии имеются две возможности выражения — как у Лермонтова, прямого: «бы, жадною толпой стоящие у трона», - или опосредствованного, когда пережитое выражено через символ: «Белеет парус одинокий...» Левитанский считал, что ему ближе по складу характера последнее.

Михаил Луконин говорил, что Юрий Левитанский — человек тихий, стихи выдает скупо, как бы стесняясь. Но это ничуть не испортило «репутацию» Левитанского: с первой же книги «Солдатская дорога», вышедшей в свет в 1948 году, его считали мастером строгим, серьезным и взыскательным.

Если сегодня с высоты можно было бы бросить взгляд на живое и емкое пространство поэзии Юрия Левитанского, мы увидели бы множество эпических зерен, давших сильные зеленые ростки.

Я познакомился с Юрием Левитанским, когда ему было сорок лет. Печатался он тогда мало, в вечерах поэзии почти не участвовал, шумных эстрадных успехов не имел (да и не стремился к ним), зато много переводил, следуя примеру лучших русских поэтов 60-х годов.

Мне довелось тогда писать небольшие очерки для радио о поэтах и писателях военного поколения: о Слуцком и Льве Кривенко, Луконине и Бакланове, Межирове и Нагибине, Всеволоде Багрицком и Викторе Некрасове. Что-то проходило в эфир, что-то было «зарублено» начальством в самый последний момент, даже если передача была уже объявлена в газете «Правда». Редакторы на радио — Марина Левитанская и Вера Кедрова — прикладывали немало усилий, чтобы «пробить» эти передачи.

Впечатление от первого знакомства с Юрием Левитанским — человеком умным, порядочным, немногословным — осталось на всю жизнь. У него уже тогда было имя.

Конечно, тогда мы больше всего говорили с Левитанским о поколении, к которому он сам принадлежал. Это поколение он достойно, совестливо и авторитетно представлял до конца своих дней.

Тогда еще было далеко до одного из лучших русских стихотворений, которое будет написано в 1981 году. Помню, стихи эти поразили даже видавших виды бывших солдат. Это о них в 42-м написал Семен Гудзенко: «Будь проклят сорок первый год и вмерзшая в снега пехота...»

С позиции высокой нравственной чистоты и даже с некоей застенчивой неловкостью выговорил Юрий Левитанский эти вот поразительные слова:

Ну, что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед —
я в нем, как мушка в янтаре.)
...Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл. Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне —
она участвует во мне.


Эта энергичная рифмовка, подчеркивающая трагизм происходящего, эти лаконичные подробности («я прочно впаян в этот лед») и, наконец, философский вывод: «Я не участвую в войне - она участвует во мне», - который является творческим кредо поэта, — все это говорит об исключительности дарования Левитанского и его особом месте в русской поэзии конца XX века. Его незаурядность не только поэтическая. В конце концов даже поэт весьма средних способностей может найти удачный образ, хорошее сравнение, взрывчатую метафору. Незаурядность и неповторимость Юрия Левитанского — в остроте его духовного зрения, в сострадании, верности, любви, в чувстве товарищества и гражданского долга. Не навязанного свыше, а рождённого убежденностью и силой духа.

Институт, где учился Ю.Левитанский и откуда он добровольцем ушел на фронт, назывался ИФЛИ. Теперь уже немногие помнят, что это был качественно небывалый для тоталитарных времен вуз, где учили латынь, греческий и европейские языки. И что там преподавали лучшие научные силы, какие сохранились от сталинских «зачисток». Филологию там читал Ушаков, античную литературу— Радциг, теорию литературы — Тимофеев. В ИФЛИ учились Коган, Наровчатов, Самойлов, Ржевская. Со своим однокурсником Семеном Гудзенко Левитанский- составлял пулеметный расчет. От снега 41-го года до сирени 45-го прошагал дорогами войны лейтенант Юрий Левитанский. «Война, - сказал как-то Левитанский в интервью «Литгазете», — это совершенно уникальный, ни с чем не сравнимый опыт. Этот опыт позволяет человеку, побывавшему на войне, написать о ней нечто самое правдивое, судить о ней с той особой высоты, дающей возможность видеть много больше, чем видит человек, таким опытом не обладающий».

Хотя Левитанский поддерживал мысль Светланы Алексиевич, что все напоминания о войне как бы продлевают ее существование, сам он постоянно обращался к этой теме, сознавая, что фронтовое поколение выделяется особой общностью и сходством судьбы, многотрудной и многострадальной: «Строгие годы сороковые, годы во истину роковые, сороковые, мной не забытые, словно гвозди в меня забитые, тихо сегодня живут во мне, в глубине».

О стиле в поэзии как-то не принято говорить. Но даже из двух-трех стихотворений Юрия Левитанского явственно проступает только ему одному свойственный стиль. Его собственный, незаемный, выстраданный. Стиль определяет содержание, образует форму, а форма и есть основное свойство содержания, духа.

Вот здесь-то как раз самое время сказать о поэте Юрии Левитанском как о поэте духа, человеке мужественном, чистом и благородном. На протяжении тех тридцати лет, что я его знал (вплоть до последней встречи в мае 1995 года, когда в Русском ПЕН-центре чествовали ветеранов войны), Левитанский ни в чем не отступил от тех принципов добра и человечности, которые он отстаивал всю свою жизнь, до последнего вздоха.

Он подписывал письма в защиту узников совести. «Пятидесятые, шестидесятые, словно высоты, недавно взятые, еще остывшие не вполне, тихо сегодня живут во мне, в глубине». Когда система расправлялась с неугодными: кого выслать, кого посадить, кого уморить, кого добить и превратить в лагерную, пыль, — что делали честные люди? Подымали голос в защиту достоинства человека. Левитанский был среди них одним из первых:

И то был урок и пример
не славы, даримой признанием,
а совести, ставшей призванием
и высшею мерою мер.


Эта совесть, ставшая призванием, пронизывает все книги Юрия Левитанского. В последней книге поэта «Меж двух небес» (которую ему, к сожалению, не суждено было увидеть) в предисловии говорится, что стихи Левитанского как бы никого не обличают, никуда не зовут, сосредоточены на душевном мире автора... Но нет, еще как обличают, еще как зовут! И включают в орбиту не только душевный мир автора, что, конечно, очень важно, но и всю историю, всю Вселенную, все человечество.

Человек, сосредоточенный только на себе самом, глухой к чужому горю, циничный (как стало модно теперь говорить: «Это ваши проблемы»), никогда бы не написал такие острые, пронзительные, щемящие строки:

Завидую, кто крепко спит,
не видит снов
и быстро пишет,
и ничего кругом не слышит
не видит ничего кругом,
а если видит,
если слышит,
то все же пишет о другом.


Сколько иронии, сарказма, солдатской желчи, какая едкая насмешка в этом левитанском «завидую»! Какое уж тут «никого не обличают, никуда не зовут... »!

«Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает истинно-честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, - нужно иметь много любви к человеку вообще и сделаться истинным христианином во всем смысле этого слова». Это Николай Васильевич Гоголь, из статьи «Авторская исповедь».

А вот заключительный эпизод из жизни поэта Юрия Левитанского. Торжественная минута, Кремль, всеобщий подъем. Кажется, уже убрали фигуру Ленина с протянутой рукой, нет красных знамен и окаменевших пионеров, но все так похоже так похоже... Президент вручает Юрию Левитанскому Государственную премию по литературе.

И что же слышат все присутствующие? «Наверное, я должен был выразить благодарность и власти, - говорит Юрий Левитанский, — но с нею, властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все ее слова, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно все то, что связано с войной в Чечне: мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, - эта мысль для меня воистину невыносима...Если бы я этого не сказал, не сказал того, что думаю и чувствую, я не был бы достоин высокой литературной премии России...»

Почти то же Юрий Левитанский сказал некоторое время спустя на встрече интеллигенции с кремлевским руководством. Сказал, сильно волнуясь, — и его солдатское сердце не выдержало.

Москва

Другие материалы