О Юрии Левитанском

Собеседник - Юнна Мориц

Опубликовано в сборнике «День поэзии» 1975 года


  Летом сорок первого года наравне с другими московскими студентами-добровольцами ушел на фронт девятнадцатилетний ифлиец Юрии Левитанский.
   Как известно, Муза в этой войне шла за советским войском, и сегодня ясно, что ее сопутствие было вещим знаком справедливости и нашей победы.
   Всякую молодость лихорадит оспа стихотворства, и наравне с другими юношами военного времени сочинял стихи солдат Юрий Левитанский, которому выпало счастье выжить на этой войне, уцелеть в жестоких боях за освобождение Румынии, Венгрии, Чехословакии и встретить победу под Прагой. Факты жизни — столь же исключительные, сколь и заурядные. Незаурядны лишь зрелая личность и талант поэта, который грандиозные масштабы военной юности демократично и благородно соразмерил с проблемами будущих дней, будущих поколений народа — и сказал правду собственного ощущения жизни в целом, и себя — в ней в частности:

Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.


   Поэзия ежедневно меняет свой облик. Но достоинства, присущие ей с первого мига жизни первой поэтической строки, неизменны и неизменно питаются свойствами личности художника.
 Острое чувство совести, человечность, душевная и духовная щедрость, отвращение к чванству, самопупству, экзальтированному эгоизму, свобода и естественность стиля — вот благодаря чему поэзия Юрия Левитанского полюбилась многим, несмотря на скоротечность современных поэтических мод.
   Юрий Левитанский исполняет в оркестре нашей современной поэзии «тихую» партию пронзительно длинной строки, которая так досадно порою изломана узким набором журнальной колонки. Эта протяжная строка, вся живая, говорящая человеческим голосом, превращает читателя в сообщника и в сочувственника.
   Муза Юрия Левитанского целиком полагается на гражданскую и личную нравственность читателя, не оскорбляя его дидактическими насилиями. Поэт, прошедший войну и переживший многое вместе с народом после войны, обращается к читателю трезвым, не «волшебным» голосом, не заигрывает, не наказывает, не льстит, не угрожает, не предлагает высосанную из пальца или из девятнадцатого века гармонию, не утешает всуе, чтобы понравиться всем без исключения и опьянить ароматом как бы нечаянной удачи молодых стихотворцев.
   Испокон веков поэтические моды мечутся между «тьмой низких истин» и «нас возвышающим обманом». Обе крайности, бесспорно, вдохновляют и будут еще вдохновлять многих поэтов и читателей. Особенно в XX веке. Это проблема психологии массовой эстетики. Отношение к этой проблеме во многом определяет масштабы духовной зрелости поэта, самобытности его интеллекта, творческого и человеческого мужества. Юрий Левитанский равно иронически относится и к «тьме низких истин» и к «нас возвышающему обману». Жизнь человека — единственна и едина, это такое «черно-­белое кино», где «дважды роли не играют, только раз играют роль». Поэт не пугает и не вводит в заблуждение, он говорит свою серьезную правду: «все проходит, но бесследно не проходит ничего». В «Диалоге у новогодней елки» есть такие строки:

— Что же из этого следует? — Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить.

— Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить,
недолговечны ее кабала и опала.


   На первый взгляд, примитивный, но весьма мудрый и поэтичный совет зрелого художника, когда-то в далекой юности уцелевшего на смертоубийственной войне не для того, чтобы свою человеческую и поэтическую судьбу проглотить не разжевывая. Образ современности с ее ритмами, регламентами, страстями, схемами отношений пронизан в поэзии Левитанского живыми, теплокровными жилками «чудных мгновений», когда слышна ничем не заглушимая воля любви к людям, нежности, братства.
   В судорожности ежедневного быта, где «летишь под этим небом грозовым — как на бомбе с механизмом часовым», где сперва «день прошел — как не было. Не поговорили», потом «год прошел — как не было. Не поговорили», а на самом деле «жизнь прошла — как не было. Не поговорили», — в этом грохочущем железобетонном ритме вдруг пишется, слышится:

Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка — она со временем прочтется
И перечтется много раз, и ей зачтется,
И все, что было в ней, останется при ней.
Но вот глаза — они уходят навсегда...


   В последней строке после слова «навсегда» стоит запятая, потому что стихотворение продолжается. Но я пользуюсь правом (в этой заметке-скороговорке) остановить стихотворение именно здесь, а также назвать свое искреннее пристрастие к поэзии Юрия Левитанского всего лишь нормой профессиональной справедливости и читательской благодарности поэту, который в юности защитил мое поэтическое поколение от фашизма, а в зрелости защитил свою Музу от «тьмы низких истин» и «нас возвышающего обмана».

     

Другие материалы