Что делать, мой ангел, мы стали спокойней...

Что делать, мой ангел, мы стали спокойней,
                                   мы стали смиренней.
За дымкой метели так мирно курится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
где прежние мерки уже не годятся — они не про нас.

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
                                  и вновь перевесить,
и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь, как мало успеешь
                                   за год или десять,
и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.

Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
       на миг удивившись почти незаметному их рубежу.
Но ты уже знаешь,
                о, как это горестно — быть несудимым,
и ты понимаешь при этом, как сладостно, — о, не сужу!

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить,
                                  и вновь перемерить,
и вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь поверить гармонию алгеброй
                                       и не поверить
свидетельству формул —
                       ах, милая алгебра, ты неправа!

Ты можешь беседовать с тенью Шекспира
                               и с собственной тенью.
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь,
                      какие потери ведут к обретенью,
и ты понимаешь,
                        какая удача в иной из потерь.

А день наступает такой и такой-то,
                                 и с крыш уже каплет,
и пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет
о некоем возрасте, как бы связующем быть и не быть.

Он полон смиренья, хотя понимает,
                              что суть не в смиренье.
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной
                                       душой соловья.

День такой-то, 1976

Другие произведения

Вся поэзия