поэма
1
Сколько помню себя —
помню очереди.
Всей семьею стояли,
по очереди.
В темноте,
как волшебные сети,
вынимали авоськи соседи.
Шли под звездами,
тихо светлевшими,
будто райскую птицу выслеживали.
проплывал огонек папиросы.
— Что дают? —
раздавались вопросы.
Окликали друг друга словами:
— Кто последний?
Я буду за вами!
Помню, ночь за окном
еще темная
и луна — как последний пятак.
Печь протоплена.
Она теплая.
Цедят ходики: так-так-так.
Я в постели лежу этой ранью.
Мама в очереди
за таранью.
О великое чудо, таранка!
Ты сияла над бедностью снеди,
как сановник высокого ранга
или рыцарь в кольчуге из меди.
Эту бронзу,
исполнены ласки,
называли мы «карие глазки».
Эту райскую рыбу
копченую
заедали горбушкою черною,
отварною картошкой
толченою,
и в мундирах,
и просто печеною.
Время первых великих стараний
и возвышенных самых идей
было бронзовым веком тараней,
веком каменным очередей.
Ох и сыплет крупчатыми хлопьями!
Сколько вьюга муки намела!
Рукавицами очередь хлопает.
Пересчитываются номера.
Мама топает по снегу,
греется.
Ей таранка копченая грезится.
На холодном рассвете
лиловом,
о авоська,
наполнись уловом!
2
Сколько в этом строю
она выстояла!
Сколько с ним прошагала
и выстрадала!
А теперь у ней ноги болят,
и врачи ей ходить не велят.
Ей бинты специальные куплены.
У ней тромбами вены
закупорены.
Кровь от этого в венах бунтует.
Мама ноги бинтами бинтует.
Километрами тянется бинт.
Он как стежечка
тонкая-тонкая.
Словно перечень давних обид.
Словно очередь
долгая-долгая.
На рассвете
мерещится маме:
вьется очередь между домами.
Вьется очередь между домами,
проходными проходит дворами,
где трава,
и сараи с дровами,
и таблички висят
с номерами.
Она движется еле заметно,
как в кино лишь бывает —
замедленно.
Мимо паперти божьего храма.
Мимо свалки железного хлама.
Мимо каменных строек страны.
По равнинам великой войны.
А за дымом
кумач развевается.
А за домом
фугас разрывается.
После каждого взрыва фугасного
сердце мамы моей
разрывается.
Ее ливень осколков сечет.
Кровь по кофточке белой течет.
Я по снегу на помощь бегу,
но никак добежать не могу.
Ох и снег!
На снегу стоит мельница.
На больших жерновах
время мелется.
Там муку на весах
мельник взвешивает,
будто он на весах
время взвешивает.
Все движенья его
очень медленны.
Держит гирю он в белой руке.
Он над строгими чашами
медными —
словно памятник белой муке.
Он своей справедливой рукой
наполняет авоськи мукой.
Мама держит авоську у сердца.
А мука-то сквозь дырочки
сеется.
Тает, тает мука, будто снег.
Снег летает.
Мука или снег?
Высыпается он,
высыпается.
Лишь авоська в руке, холодна.
За окошком, как шаньга, — луна.
Рано мама моя просыпается.
Очень зябнет она, когда спит.
Белый бинт на ногах ее сбит.
Он как стежечка
тонкая-тонкая.
Он как очередь
долгая-долгая.
Так и жизнь представляется маме:
вьется очередь между домами.
3
Сколько помню себя,
помню очереди.
и писать мне не стыдно
про очереди.
Я в них тоже входил
со словами:
— Кто последний?
Я буду за вами! —
В этих бденьях участвовал ранних.
В спор вступал
о последних и крайних.
Как слова те из песни я выброшу?
Ничего такой песней не выражу.
Если слово из песни я выкину —
я порву лучше песню
и выкину.
Вы не все еще кончились,
очереди, —
ничего украшать не хочу.
Но иное у века на очереди,
и иное ему по плечу.
И горбушечка та
первородная,
подгоревшая до черноты,
как луны сторона оборотная,
только так и видна —
с высоты.
Мы не всех еще вдоволь насытили,
но, как знаменье этого дня,
поднимают ракеты-носители
над обидами века меня.
Он клокочет в радарных экранах.
Он под пули идет в полный рост.
Старый спор
о последних и крайних,
он еще и сегодня непрост.
Не последние мы
и не крайние —
вон их сколько за нами идет!
Звезды первые. Ранние-ранние.
Между звездами мама идет.
Ее волосы белые
спутаны.
Белый бинт на ногах ее
сбит.
Рядом с нею идут ее спутники
по высоким ступеням орбит.
Ее туфли широкие стоптаны.
Темной ниткой очки скреплены.
Всех светил оборотные стороны
сквозь очки моей маме видны.
Она хлеб
от себя отрывает
и, шагая по той крутизне,
Море Ясности мне открывает,
дарит Море Спокойствия мне.
И светлеет луна,
остывая
на ладони ее дорогой,
как дымящийся круг каравая,
как грядущего хлеб даровой.
Другие произведения
-
Мама и космос
Сколько помню себя - помню очереди.