Я жил почти два месяца в Туркмении,
по глупости таскал с собой жену
при всем ее сибирском неумении
переносить подобную жару.
Два месяца я в пекле этом жарился,
и, как ни рассыпался в похвалах,
над грешной головой моей
не сжалился
не ведающий жалости Аллах.
Я проклинал жарищу эту чертову,
проклятья, как молитвы, бормоча.
Потом надел баранью шапку черную
и сразу стал похож на басмача.
С утра базар по столикам раскладывал
свои дары,
и весь фруктовый ряд
с веселым удивлением разглядывал
мой пышно экзотический наряд.
Там надо всем господствовали чайники.
Зеленый чай упреть не успевал —
крестьяне и районные начальники
его тянули чинно из пиал.
Там жали руки мне
руками жесткими
от жаркой рукояти кетменя.
Прославленными дынями чарджоускими
не уставали потчевать меня.
В тени дувалов
и навесов будочных,
среди сплошных завалов овощей,
шел разговор о массе самых будничных,
но только внешне будничных,
вещей.
И, глядя на тенистую гледичию,
на тонкие оттенки лепестков,
я удивлялся щедрому величию
скупых от сотворения
песков.
Над Фирюзой луна светила полная,
с тяжелых веток падали плоды,
и башенка плыла водонапорная,
как памятник искателям воды.
Предгорья были смутными
и дымными,
за ними степь тянулась, как роман,
и пахло удивительными дынями,
«Ай лопнет!» —
По-туркменски — «вахарман».
Другие произведения
-
С мокрой травы в лесу стряхиваю росу...
С мокрой травы в лесу стряхиваю росу. Хочешь, стихотворенье из лесу принесу? -
Я жил почти два месяца в Туркмении
Я жил почти два месяца в Туркмении, по глупости таскал с собой жену
-
Древнее, неразгаданное пространство...
Древнее, неразгаданное пространство
смотрит на землю холодно и бесстрастно.
-
Каждое утро ходит отец за хлебом...
Каждое утро ходит отец за хлебом.
В булочной рядом он покупает хлеб.
-
По лужам бродили, едва лишь снега растаяли...
По лужам бродили, едва лишь снега растаяли. Равнодушно слушали -
Не бойся явных — бойся тайных тюрем...
Не бойся явных — бойся тайных тюрем. В одну из них тебя еще заманят.