«Жизнь моя, кинематограф...»

Собеседник - Владимир Огнев

Опубликовано в журнале «Искусство кино» №12 1970 года. Автор Владимир Огнев

...Это сказал не Феллини, не Ромм, не Жан Габен.

Это сказано современным советским поэтом. Хотя и для него, Юрия Левитанского, и для всех нас, людей XX века, кино действительно стало такой же реальностью, как окружающий нас мир рукотворной и нерукотворной природы, — в словах поэта, разумеется, содержится смысл иной.

Ю.Левитанский всю книгу стихов построил по сложному, монтажному принципу «черно-белого кино», где смена времен года, эпох жизни, надежды и разочарования, боли и радости, солнца и тьмы сложно контрастирует с видимым и проходящим в воспоминаниях...

ибо мир предметов и мир теней
все же прочно связаны меж собой.

«Кинематограф» — книга философская. В пей дается духовный срез времени.

Структура книги, как сказано, навеяна формами современного кино. Зрительный ряд монтируется со звуками природы, ассоциируется по сходству и смежности. Воспоминания о военной юности лирического героя книги подсвечивают симфонию жизни и борьбы зрелого человека середины XX века. Опорными моментами надо считать стихи «открытого приема» — фрагменты собственно кинематографической темы: «Как показать лето»... ...зиму... весну... Эти куски написаны «глазком кинокамеры», одним материальным рядом — то подробно, крупным планом, то общим, словно с борта вертолета. В «Кинематографе» целый ряд лейтмотивов — дети, строящие замки на песке, разрушенные Троя, Помпеи, несостоявшаяся любовь, яблоко, которое всегда олицетворяет начало, чреватое искусом, круги, круг памяти, круги на воде дворового колодца, круги глаз женщины — бездонных от ожидания... белый снег листа («tabula rasa»), заметаемые следы памяти о детстве, круги чуда —

...чудо воссозданья,
повторенья,
завершенья круга,
воскрешенья
линий изначального рисунка;
формы прошлогоднего листа.

На белом экране памяти все проходит, чтобы вернуться Опять. Иногда кажется, что все можно начать сначала... О, магия экрана! погаснет свет. И тебе прокрутит волшебник-механик твою жизнь сначала, замедляя на местах, особо ценных для тебя... Но все уже смотрится не так, иначе. И сердце сжимает тоска — неужели время, сумасшедший режиссер, гонит все к концу жизни, концу мира? Нет, как в симфонии Чайковского, снова брезжит надежда, и теме рока приходится отступить. Но уже ничего не вычеркнуть из опыта, круги — диски телефонов, по которым не дозвониться, диски — колеса мчащихся локомотивов, диски орущего магнитофона и карусели, «чертова колеса», балагана — все быстрее, быстрее... Тема памяти и тема времени как бы соперничают в своем могуществе...

В одном из стихотворений («Воспоминание о гвоздях») есть место, где в призрачном мареве утра (вспоминается сцена утра в ресторане в «Пепле и алмазе» А. Вайды) четко проступают фрески костела, превращенного войной в наблюдательный пункт. И гвозди, «дюймов, наверно, в десять-двенадцать», вбитые в подкрашенные алым ноги Христа, воспринимаются как единственная осязаемая реальность в этом воспоминании, где все так призрачно и нереально (вспоминаешь: лунная ночь в «Земляничной поляне», тень от гвоздя в двери, о которую поранит руку Борг... Реальная рана, подтверждающая серьезность мук совести в полуфантастическом старческом сне-воспоминании). Я говорю об этом здесь потому, что только в кино сегодня возможно это визуальное «просматривание» грез, подсознания, где реальное и кажущееся выступают, так сказать, почти на равных. И кино начинает оказывать все более сильное влияние на формы современной поэзии.

А все начиналось недавно, может быть, в начале века... Аполлинер вместе с художником Дэреном задумывают книгу стихов, где слово и рисунок выступают как единое целое... Пикассо и Жакоб в издании Коневейлера выпускают аналогичный альбом. Это не простое иллюстрирование текста, которое было известно давно, — это новое единство, поиски синтеза поэзии и изображения. Польский поэт В.Броневский перед смертью, в госпитале в Варшаве, показывал мне кипу фотографий — польские деревья: в бурю, с шапкой птиц, смотрящиеся в озера, опрокинутые, сожженные, упершиеся в небо корни... Броневский задумал стихи о польских деревьях — часть из них опередила снимки, и их искал в природе художник-фотограф, часть же снимков родила стихи. Замысел оборвала смерть поэта. Недавно Станислав Гроховяк, молодой поэт, выпустил в Польше книгу уникальную: он нашел рисунки фашиста, рисовавшего войну. Художник был талантливым, и его рисунки «опровергли» тупой солдафонский дневник. Стихи Гроховяка проникли в смятенную душу, исковерканную массовой пропагандой, тоталитарным режимом. Поэт нашел подтверждение мысли о крике души... в молчаливом изображении. В Праге я видел книгу фотографий со стихами (не помню автора), где именно факт запечатленной жизни придавал стихам философию — мы видели всеобщее в частном эпизоде, потому что языком фотографии говорило общечеловеческое. Мне вспоминается поэзия Тадеуша Кубяка (Польша), где говорится о кино, как о боге современной жизни, как опасном сопернике поэта: «беспомощно стало наше воображение», кино говорит нам «всю правду», не боясь даже «фотогеничности смерти»... По этот пессимизм мы слышали еще на заре кинематографа. Бодлер считал, что кино отнимает душу у поэзии.

Нет, разумеется, нет! Кино и поэзия находят общее. И действовать будут все более сообща. Книга стихов «Кинематограф» Ю. Левитанского, несколько стихотворений из которой предлагает вниманию читателей журнал «Искусство кино» (она скоро выходит в издательстве «Советский писатель»), книга талантливая и серьезная, тому подтверждение.

Кинематограф (Вcтупление в книгу)

Время слепых дождей

Время улетающих птиц

Время зимних метелей

Время раскрывающихся листьев

Прощание с книгой

Другие материалы