Поэзия жива и будет жить

Этот зал заполнен тенями людей, которые здесь бывали, за что-то боролись, читали, спорили. Люди это были всякие, разные, но неверно думать, что это были служители культа или что-то в этом роде, это были писатели и талантливые, и бездарные, честные и нечестные, — множество людей прошло через этот зал, эту трибуну. Наше сегодняшнее совещание — вы должны это понимать — оно одно из многих в этом длинном ряду. У него есть свои достоинства, преимущества, недостатки. Но хорошо, что оно есть. Поверьте мне — это так. Появляются новые люди, но поэзия в принципе живет (я говорю больше о поэзии — это мне ближе, понятнее — нежели о прозе). Литература вообще и поэзия в частности не может погибнуть ни при каких обстоятельствах. Я уже говорил об этом. Смотрите, в истории нашего отечества чего только не было. Бывали десятилетия куда хуже, чем нынешнее — во всех отношениях. Но заметьте, что нет ни одного десятилетия, самого черного, тяжелого, в котором мы бы не обнаружили двух, ну трех имен прекрасных поэтов высшего класса. А уж просто хороших поэтов — тем более. Так что в этом смысле все идет нормально. Сегодня не могло быть разговора такого — по существу, творческого, чтобы звучали стихи, разбирались какие-то строки, — это, в самом деле, наверное, еще будет.
Я тут только одно смею высказать пожелание такое… раз уж меня обозвали «могиканом»… Я понимаю, что «могикан» — это возрастное определение. Я смею это вам сказать: поэзия жива и будет жить. Кто-то из вас,— не все сидящие в зале, не все, кто учится в литературном институте, а кто-то (это всегда единицы) — понесет дальше это странное удивительное знание. Мне бы хотелось, чтобы вы не верили тем, кто говорит, что якобы вот появилась новая литература, новая проза, новая поэзия (как кто-то сегодня говорил: «другая») — неправда это. Нет этого. Настоящая литература, настоящая поэзия — всякая новая и настоящая,— она, конечно, другая, если она не повторяет то, что неоднократно было. Все та же подлинная, — если это поэзия. Я сам в это не верю. Жизнь никогда, ни однажды этого не подтвердила, что какая-то поэзия сменяется другой поэзией, нет. Есть поэзия подлинная и не подлинная. Я в это не верю и советую очень вам на это не поддаваться. Тем более у нас сейчас засилье всего такого, — что вполне естественно на этом переломе нашем. В жизни общества возникает интерес к экстрасенсам, колдунам. Кто-то, может, в это верит, —  ради Бога, свобода это прекрасно. Какой-то отзвук это имеет в искусстве, литературе, поэзии, поэтому появляется много людей, которые мистифицируют, выдают неподлинное за подлинное — непросто все это различать. Этому неизбежно надо учиться. Это все, что я хотел вам сказать. Дай вам Бог, чтобы вы…
Еще последнее — вот что… Сейчас, когда период инфляции всего — финансов, морали, слов и многого иного, мне бы хотелось, чтобы вы ощутили это. В нашем отечестве всегда было популярно употреблять эпитет «великий». У нас все было великое: страна мы великая, народ мы великий. Все-все у нас великое. Не знаю... Жизнь многое из этого опровергает и еще немало опровергнет. Но вот что я думаю: никакое время не опровергнет, что истинно великая поэзия у нас есть. И вы, которые смеете (вы меня понимаете, наверное, что значит — смеете), смеете вступить в этот храм, где такие тени, таких… ну, полубогов, вы вступаете с ними, так или иначе, в какое-то соревнование. Чтобы какой-нибудь толк и надежда на это были, вы должны, по моему убеждению, понимать, что это почти невозможно; самое первое, что вы должны понять: это почти невозможно. Вот когда вы это поняли, тогда можно что-то делать, вот тогда, авось, что-то и получится. Вот это я хотел сказать. Дай Бог вам, чтобы у вас было как можно лучше.
И последнее частное замечание. (Вот Глезер говорил о Солженицыне.) Мне не нравится пафос такого рода выступлений, как у вот этого юного товарища. Это конечно симпатично, когда вот такой шум, смех в зале, но это не решает никаких проблем, поверьте мне, это было всегда и будет всегда. Это не подлинное все, я в это не верю. Вот маленькая реплика о Солженицыне, это очень частный вопрос. Но не совсем неважный. То, что сняли передачу Солженицына, — ну, не знаю, может быть это плохо. Свобода — это на самом деле прекрасно. Хотя мы сегодня, не имеющие никакого опыта, ни малейшего, как жить в свободе, мы многое путаем, перепутываем. Мы видим негативные стороны свободы вдруг. Так вот, Александр Исаевич Солженицын, перед которым я преклоняюсь, я готов… Ну что тут сказать: когда у нас в свое время были письма разные в защиту кого-то, я все письма тогда подписал, и первым из них было письмо в защиту Солженицына. Так что я тут чист перед ним. Но то, что он в последнее время говорил, это мне тоже очень не нравится. Но дело не в том, что кому-то нравится —  не нравится, он что-то говорил такое, что, как я думаю, не на пользу нашему нынешнему отечеству, а скорее во вред. И то, что этой передачи не стало, я думаю, это вполне справедливо, и не знаю, какими соображениями руководствовались эти люди. Но Солженицын тоже должен подумать, где он живет, когда он живет, и что он должен, обязан говорить.


Записал Леонид Гомберг