Он необходим сегодняшней культуре

Юрий Левитанский давно хотел написать воспоминания о своем друге, поэте Давиде Самойлове. Было решено, что этим текстом мы откроем подборку стихов, посвященную Д. Самойлову в российско-израильском альманахе «Перекресток/Цомет». Мы много говорили об этом, но к назначенному сроку текст Юрия Давидовича так и не была написан. Однако в те дни состоялся вечер памяти Самойлова, посвященный 75-летию поэта, который своим выступлением открыл Юрий Левитанский. Я записал его на диктофон, потом расшифровал и показал Левитанскому с предложением напечатать в альманахе вместо обещанной им прежде статьи. Он согласился и сделал некоторые правки в тексте. Так, например, на самом деле выступление начиналось следующим пассажем: «Я уж было думал, что моя карьера докладчика окончательно рухнула — никак мне это не удавалось . Сегодня я ответственно подошел к этом у мероприятию: Галина Ивановна (Медведева, вдова Д.С. Самойлова — Л.Г.) меня долго наставляла, чтобы я говорил подробно и вдумчиво…» Кроме того, последняя фраза и, соответственно, заголовок были добавлены при подготовке текста к публикации. Несмотря на то, что выступление было записано полностью, Ю.Д. Левитанский настоял на том, чтобы в подзаголовке значилось «Из выступления…»
К сожалению, третий выпуск альманаха вышел в свет, когда поэта уже не было с нами, и поэтому, кроме текста выступления на юбилее Д. С. Самойлова, в нем напечатан и некролог в память о поэте Левитанском.
Сегодня здесь, на этом вечере, я должен был сделать что-то вроде вступительной речи или предварительного сообщения.
На самом деле у меня набралось немало записей и заметок. Я все их сегодня собрал перед тем, как идти сюда, и решил: я все это прочитаю — там изложены мои размышления по поводу этого замечательного явления — Давида Самойлова. И правда, у меня все это лежит в кармане... Но войдя в зал и вдохнув это все, я понял, что этого делать не нужно. Это не под силу будет ни мне, ни вам… И потом я подумал еще, что, если вы в такую ужасную погоду пришли в этот зал, то, наверно, потому что вы о Самойлове знаете достаточно и едва ли есть смысл, чтобы я вам излагал мои суждения по этому поводу. Поэтому я не буду делать никаких предварительных сообщений, а просто скажу несколько слов, которые, как я считаю, должны здесь сегодня прозвучать на этом очередном дне рождения нашего любимого человека, поэта, друга — в череде дней рождения, которые мы отмечали много лет, сегодня отмечаем опять и, думаю, что это будет продолжаться и после нас, в другие времена с другими людьми.
Вот что я хотел сказать...
На последней книге, которую подарил мне Самойлов совсем-совсем незадолго до своего ухода от нас, на первом томе своего двухтомника, он сделал для меня следующую надпись: «Юра,— он написал, — мы с тобой два берега у одной реки. Третьего — нет. С любовью, Самойлов».
Ну вот, я и остался одним их этих двух берегов, как он это сформулировал полушутя, хотя присутствие того берега я ощущаю постоянно… Ведь большая часть моей жизни была связана с его жизнью и со всем тем, что он делал.
Первые мои воспоминания о Самойлове — это воспоминания о том впечатлении, которое он на меня произвел тогда: 39-й год, я поступал в ИФЛИ, где он уже учился на третьем курсе. В то время это была очень большая разница — два года? И не просто два года, а два года ИФЛИ — два курса! Поэтому для меня и для Гудзенко, поступавшего вместе со мной, он был где-то там вдали, где-то на полпути к тем вершинам, где дальше уже был Павел Коган. Это вообще уже не досягаемые для нас дали! В нашем ощущении это был патриарх, почти старец — 23-летний Павел Коган!
Кстати, должен вам сказать, что потом, по мере того, как проходила жизнь, разница в возрасте стала незначительной — она как бы стерлась с годами, но мое опущение его старшинства передо мной так до конца и оставалось — этот двухлетний интервал ифлийской жизни.
Когда мы только поступили, Самойлов был уже из значительных ифлийских величин... В литературном кружке ИФЛИ был особый ритуал приема; вступить туда было, поверьте мне, сложнее, чем в Союз писателей в последующие года. Там был очень строгий отбор, и отбирали... Самойлов, Наровчатов, Коган.
В ту пору у каждого из них был уже свой... ну, как бы это сказать? — знак, что ли, позывной какой-то, звук... «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал...» — это Павел Коган. Наровчатов: «Слышу — сказал атаман Дежнев— бьется вода о камень». (Были там и другие ребята, они рано погибли, вы их, наверно, не знаете...) У Самойлова был свой звук, был свой знак, свой позывной: «Плотники о плаху притупили топоры...» Вы знаете эти стихи, — стихи, написанные девятнадцатилетним Самойловым.
Вот на что в этой связи я хотел бы обратить ваше внимание — это в самом деле любопытно: Павел Коган — один из самых умных и самых талантливых людей своего поколения, достаточно образованный для своего возраста человек — тем не менее писал и такие стихи, вы их без сомнения знаете: «Но мы еще дойдем до Ганга,// но мы еще умрем в боях,// чтоб от Японии до Англии // сияла родина моя". Видите, некий оттенок национального патриотизма или чего-то там в этом роде присутствовал.
Вы поймите меня правильно — я ни о ком не хочу сказать ничего плохого, я просто констатирую факты, рисую картину — по-разному ведь в жизни происходит… Наровчатов, к примеру, возглашал на историческом вечере в юридическом институте перед войной: «Мы войдем в литературу, когда разных там Симоновых и Матусовских в ней не будет!» Но потом дальнейшая жизнь того же Наровчатова, талантливого, умного, образованного, эволюционировала и складывалась так, что он сам пошел на сближение с официозом.
А вот теперь смотрите: Самойлов, написавший тогда вот это: «Плотники о плаху притупили топоры…» — он, если так можно сказать, не изменял этим строкам никогда. Несомненно, как и всякий человек и тем более талантливый художник такого масштаба — он не оставался неизменным, он эволюционировал, но какой-то главный генетический код, этот особенный звук, в нем оставался до конца. Очень удивительное и редкое свойство!
Если вы обратили внимание, в его двухтомном собрании сочинений, где он впервые публикует небольшую подборку своих ранних стихотворений, есть такая маленькая вступительная заметочка в несколько строк: «Я сегодня это публикую впервые, но кажется, что с той поры мой вкус не очень-то изменился». По какому-то серьезному, самому большому счету так и есть: эта верность изначальному идеалу — этическому, поэтическому, который он сохранил — удивительное свойство крупного художника.
Почему я решил сосредоточиться именно на этой стороне дела?
Я не буду излагать вам весь путь поэта. Вы знаете Самойлова. Его путь удивительной тончайшей интереснейшей эволюции — это отдельная тема отдельного разговора… В стихах его последней книги, когда появилась Беатриче, резко — нет, не резко, «резко»— не правильное слово, тонко проявился вновь этот звук. Он это понимал, он этим гордился, он ждал признания, что это есть, и это было до самых последних стихов.
Это очень важно — почему? Что нынче у нас происходит в нашей словесности, так сказать, текущей? Результат оборотной, негативной стороны свободы, которую мы обрели, и опыта проживания в которой у нас нет никакого — при всех ее позитивных сторонах: в нынешнем стихотворчестве процветает некое отражение того, что присутствует в социальной жизни нашего общества — колдовство, шарлатанство, шаманство и всякое такое. Они процветают в нашем стихотворчестве пышным цветом… Доходит до абсурда, до смешного... Тусовки— сейчас очень модное слово. Но есть «тусовки» очень мощные, которые ведут наступление на всё и вся... Поэтому им необходимо утвердить в вашем сознании (не столько в вашем, сколько в сознании людей, может быть, более юных), что в этой стране не было раньше литературы... Вот теперь, наконец, она появилась! Пришли эти люди, и появилась, наконец, поэзия… И это очень важно для них, иначе им просто не выжить! Поэтому они переходят все границы разумного, когда каждый, кому не лень, выдвигает своих гениев... Если кому-то это интересно — пожалуйста, все может иметь право на существование, но должен же быть разумный предел...
Я же думаю, что никакого отношения к поэзии все это не имеет. Когда же в приличном журнале публикуется статья под названием «Пригов и Пушкин», можно только развести руками.
Если вы прочитали эту книгу Самойлова, то знаете и без меня; если же вы ее не читали, то поверьте мне — я имею немалый опыт, надеюсь, и вкус... Понимаете, с этой книжкой им нечем бороться, ну нечем! Только разве одним: делать вид, что этого нет, никакого Самойлова не было, нет и не может быть! Вот смотрите, даже «Литературная газета» занялась такой вот забавной игрой — «новая волна в поэзии». Серия такая выходит — «новая русская поэзия». Все обязательно «новое», хотя, видит Бог, ничего нового там нет...
…Самойлов просто необходим сегодняшней поэзии, сегодняшней культуре — хотя бы для напоминания, что она существует, и каков ее истинный уровень…
Записал Леонид Гомберг